Юношеский роман Бунина

 Осенью 1889 года в Орел приехал Иван Бунин. Случилось все так неожиданно: елецкий поэт-самоучка Егор Иванович Назаров передал своему молодому приятелю, что издательница «Орловского вестника» Надежда Алексеевна Семенова пригласила его работать помощником редактора. Бунин удивился:

 – Может быть, она думает, что я был где-нибудь в университете или не знает, что мне восемнадцать лет...

Нет, Семенова и ее гражданский муж – редактор газеты Борис Петрович Шелихов знают, что Бунин почти нигде не учился, знают, что он так молод, но считают, что для редакционной работы он вполне годен... Надежда Алексеевна читала в Петербургском журнале «Родина» его литературный обзор и восхищается умением молодого литератора владеть пером.

Бунину это предложение показалось весьма заманчивым: он расстанется с захиревшей отцовской усадьбой, обретет материальную независимость, переедет в город, будет писать в газету, заниматься литературой, читать... «При редакции прекрасная библиотека, получаются буквально все журналы. Подумай, какая прелесть!» – восторженно писал он брату Юлию Алексеевичу.

И вот Бунин, которому еще не исполнилось и девятнадцати лет, в губернском городе. У него нет имени, профессии, нет знакомств, протекции, достатка, приюта.

 

Я молод был, безвестен, одинок

В чужом мне мире, сложном и огромном, –

 

скажет потом Бунин об этой поре своей жизни.

У молодого человека есть лишь поэтические тетради – одна, другая, третья, четвертая... Десятки стихов. Только несколько из них напечатано...

Чисты помыслы юноши, неутомима жажда творчества, знаний, велика ответственность за свой талант, безбоязнен взгляд в будущее.

«Нет, ей-богу, буду, должно быть человеком, – пишет Бунин. – Только кажется мне, что для этого надо не место, а сохранять, как весталке, чистоту и силу души».

А жизнь сразу же предъявила свои суровые, строгие требования. Новому сотруднику «Орловского вестника» негде жить. Поначалу Бунин ютился в редакции, на Зиновьевской улице (ныне площадь Гуртьева) в доме номер два, до наших дней не сохранившемся. Потом снимал углы на Воскресенской, на Садовой, жил в гостинице «Тула» на Карачевской улице (теперь улица Сакко и Ванцетти).

В редакции пришлось Бунину заниматься делами нудными, к которым душа вовсе не была расположена: часами читать корректуры, писать обязательные передовицы о Постановлениях Святейшего Синода, о вдовых домах, статьи о мельницах и быках-производителях... К тому же редактор и его жена относились к молодому сотруднику недоброжелательно: «В редакции работа проклятая, – писал Бунин брату, – сволочи они оказались при близком сожительстве – страшные. Я сам думал, что не буду работать, буду лениться иногда. Вышло иначе: я работал, как никогда в жизни... Ты удивишься, не поверишь, – я и сам не верил. Но поборол себя. И в награду за это придирки, кричат как на сапожника, устраивают скандалы из того даже, если я пойду вечером в гости... Да что – не расскажешь».

А тут еще придирались цензоры: «Писать цензура ни черта не дает, – жаловался Бунин. – Хотел перепечатать статью Владимира Соловьева – зачеркнули».

Труд литературного поденщика оплачивался мизерно: две копейки за строку. Значит, чем больше напишешь... Но не таков был Бунин. «За последнее время, – признается он, – стал писать меньше: надоело, опошлишься».

С исключительным напряжением трудится Бунин. Пишет стихи, рассказы, статьи на литературные темы. Много читает. Едва ли не в каждом письме брату перечисляет прочитанные книги по истории, искусству, философии. В редакционной библиотеке, что помещалась на Болховской, Бунин разыскивает старые журналы, где печатались стихотворения, любимые, давно известные, но тут, на этих страницах появившиеся впервые: «Тут эти строки, – вспоминает Бунин, – имели особенную прелесть, казались гораздо пленительнее, поэтичнее по их большей близости к жизни их писавшего, по представлениям о том времени, когда он только что передал в них только что пережитое, по мнимому очарованию тех годов, когда жили, были молоды или в расцвете сил Герцен, Боткин, Тургенев, Тютчев, Полонский... и вот это время воскресало, – я вдруг встречал как бы в самую пору создания это знакомое, любимое...»

В «неистовый восторг» приходит Бунин, читая Льва Толстого: «Что за прелесть эта Наташа! – восклицает он. – Великое мастерство! Просто благоговение какое-то чувствую к Толстому!» С тревогой, радостью и болью вчитывается молодой литератор в гневные, не знающие пощады страницы Салтыкова-Щедрина, которого Бунин называет «великим гражданином».

Увлекался Бунин и театральным искусством, хотя порою весьма сурово оценивал спектакли тогдашней орловской труппы. Однако велика была его радость, когда на подмостках местного театра он увидел настоящие таланты – гостей Орла – прославленного итальянского трагика Эрнесто Росси и знаменитую украинскую актрису Марию Заньковецкую. «Ну, брат, Заньковецкая! Три раза плакал от нее», – писал Бунин 15 декабря 1890 года.

Вот такой напряженной, богатой духовной жизнью жил юноша, едва вступивший в литературу.

Сохранились интереснейшие, но мало известные строки о молодом Бунине в воспоминаниях видного деятеля народнического движения писателя Ивана Петровича Белоконского. Не однажды отбывавший сибирскую ссылку, Белоконский в начале 90-х годов жил в Орле, сотрудничал в «Орловском вестнике», был активным участником литературно-художественного кружка, которому, кстати говоря, старались придать политическую целеустремленность члены нелегальной организации «Народное право» – Натансон, Пешехонов, Гедеоновский и другие.

«Посещал кружок и Иван Алексеевич Бунин, – вспоминает Белоконский. – Здесь я впервые с ним познакомился. Уже тогда о нем говорили как о выдающемся поэте, хотя, кажется, он еще и не печатался, а читали его стихи в рукописном виде. Стройный, лет 23-24-х молодой человек, немного выше среднего роста, худой, он бросался в глаза своим, я бы сказал, поэтическим обликом. «Кружок» Бунин посещал с какой-то весьма красивою, изящною девушкою, что еще более обращало всеобщее внимание».

Вот этой девушке, с которою появлялся молодой поэт в орловском литературно-художественном кружке, суждено было войти в жизнь Бунина, стать его радостью, несказанным счастьем и его мукой, горем, страданием.

Юношеский роман Бунина продолжался четыре года. Теперь он нам известен хорошо, во всех подробностях, во всех переливах чувства. Великолепный знаток и исследователь бунинской биографии А. К. Бабореко, которого орловцы знают по его книге о Бунине и интересным публикациям в наших газетах, разыскал и обнародовал почти сто писем Бунина, отразивших светлое утро его любви и ее тяжкий, мучительный закат. Кстати говоря, многие из этих писем хранятся в Тургеневском музее. Это исповедь восторженная и скорбная, но всегда предельно искренняя, открытая, в отличие от бунинских писем зрелых лет – почти всегда кратких, сдержанных, очень редко задушевных.

Летом 1890 года, приехав в родной Елец, Бунин писал брату: «У меня завелись знакомства. Очень часто бываю у некоего Пащенко, доктора; семья у него в высшей степени милая и интеллигентная, в особенности дочь! Пащенко когда-то держал в Харькове оперу, жена у него актриса, как говорят, недурная». Вскоре Бунин сообщает, что вернулся в Орел вместе с девицей Пащенко: «Девица мне очень нравится. Умная, красивая и славная».

Но роман начался значительно раньше, еще с первых дней работы Бунина в «Орловском вестнике», где некоторое время была корректором и «девица Пащенко» – Варя, Варвара Владимировна Пащенко.

И. А. Бунин и В. В. Пащенко. Полтава, 1892 год

Бунин писал:

«Я познакомился с нею... в редакции «Орловского вестника». Вышла к чаю утром девица высокая, с очень красивыми чертами лица в пенсне. Я даже сначала покосился на нее: от пенсне она мне показалась как будто гордою и фатоватою. Начал даже «придираться». Она кое-что мне «отпела» довольно здорово. Потом я придираться перестал. Она мне показалась довольно умною и развитою. (Она кончила курс в Елецкой гимназии)... Потом мы встретились в самом начале мая у Бибиковых очень радостно, друзьями. Проговорили часов пять без перерыву, гуляя по садочку. Сперва она играла на рояле в беседке все из Чайковского, потом бродили по дорожкам. Говорили о многом; она, честное слово, здорово понимает в стихах, в музыке».

«Чувство не проходило, – признается Бунин. – И хорошее это было чувство. Я еще никогда так разумно и благородно не любил. Все мое чувство состоит из поэзии».

В августе Бунин с Варей снова гостил в Елецком уезде у своего друга Арсения Бибикова.

«И вот 12-го ночью мы все сидели на балконе. Ночь была темная, теплая. Мы встали и пошли гулять с Пащенко по темной акациевой аллее. Заговорили...

 – Да вы уж серьезно не влюблены ли? – спросила она.

 – Да что об этом толковать, сказал я; впрочем, если на откровенность, т. е., кажется, да.

Помолчали.

 – А знаете, говорит, я тоже, кажется... могу полюбить Вас.

У меня сердце дрогнуло.

 – Почему думаете?

 – Потому, что иногда... я Вас ужасно люблю... и не так, как друга; только я еще сама не знаю. Словно весы колебаются. Например, я начинаю ревновать Вас... А Вы – серьезно это порешили, продумали?

Я не помню, что ответил. У меня сердце замерло... Господи! что это за ночь была!..

Я приехал в Орловскую гостиницу совсем не помня себя. Нервы, что ли, только я рыдал в номере, как собака, и настрочил ей предикое письмо: я, ей-богу, почти не помню его. Помню только, что умолял, хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть. Письмо сейчас же отослал и прилег на диван. Закрою глаза – слышу громкие голоса, шорох платья около меня... Даже вскочу...

Голова горит, мысли путаются, руки холодные – просто смерть. Вдруг стук – письмо!»

«Да пойми же, что весы не остановились, ведь я же тебе сказала. Я не хочу, я пока, видимо, не люблю тебя так, как тебе бы хотелось, но, может быть, со временем я и полюблю тебя. Я не говорю, что это невозможно, но у меня нет желания солгать тебе. Для этого я тебя слишком уважаю. Поверь и не сумасшествуй. Этим сделаешь только хуже. Со временем, может быть, и я сумею, оценить тебя вполне. Надейся. Пока же я тебя очень люблю, но не так, как тебе нужно и как бы я хотела. Будь покойнее».

Так с самого начала обозначилось различие этих натур, их несовместимость, хотя и Варе, и особенно Бунину казалось их счастье возможным, достаточно прочным.

Со стороны Бунина это была юношеская, восторженная любовь, увлечение натуры страстной и глубокой, чуждой житейским пошлостям, преданной идеалам добра и красоты. Время этой любви Бунин считал «самым светлым утром» своей жизни. Из его признаний Варваре Владимировне в своих переживаниях и помыслах видна серьезность взглядов на жизнь, сила увлечения поэтическим творчеством, которому он умел предаваться вопреки тому, что у него так мало было спокойных минут для свободного творческого труда, когда можно было бы жить, «не боясь за свое физическое существование».

«О, Варенька, если бы Господь дал нам здоровья и счастия! Как я хочу его – этого счастия, радости и красоты жизни! Милый друг – давай же сделаем так, чтобы эти слова наши не оказались словами, словами минуты! ...Как я хочу быть для тебя здоровым, смелым, стройным, чтобы в глазах светилась молодость и жизнь. Хочу я быть еще и сильным и молился Богу, чтобы он укрепил мою волю – так много у меня в душе образов, жажды творчества! И любовь к тебе, как к моему другу, к поддержке жизни моей, и эти желания, желания запечатлевать жизнь в образах, в творческом слове – как все это иногда окрыляет меня!»

Вера в свой талант у Бунина окрепла, еще большую ответственность за свое поэтическое дарование почувствовал он, когда в Орле в 1891 году (приложением к «Орловскому вестнику») вышла первая книга бунинских стихотворений, замеченная и столичной прессой. Литературные занятия Бунин считает призванием, целью и смыслом всей жизни. Любовь к Варе огромна, всенаполняюща, без нее Бунин не мыслит своего существования.

«Все, моя бесценная, деточка моя, все для тебя, боюсь тебя потерять», – пишет он Варваре Владимировне. Но эта любовь, по мысли Бунина, должна быть прежде всего душевным союзом, родством душ. Недаром он стремится внушить Варе те же идейные интересы, которыми живет сам, вместе с нею перечитывает любимые книги, предостерегает ее от сближения с обществом, где так много пошлости, грубости, лицемерия. Запальчиво, зло, остроумно пишет он Пащенко о пустых, ничтожных людях, которых ему приходится видеть в Орле.

Пащенко переехала в Орел, стала гражданской женой Бунина, но свою близость молодожены скрывали от родителей Вари, потому что они и слышать не хотели, чтобы их дочь связала свою судьбу с бедняком, «поэтишкой», у которого ни гроша в кармане. Бунина это унизительное положение мучило, порою доводило до отчаяния.

В мае 1892 года Иван Алексеевич поехал в Елец, чтобы поговорить с доктором Пащенко. Брату он писал: «Позвонил с парадного (Варя тоже ездила со мной), и отворил мне сам Пащенко, пригласил в кабинет. За запертыми дверями шел крик – то спорила Варя с матерью – а у нас пошел разговор... Какой, – не умею даже передать, сказал он мне, что найдешь в каждом... романе Назарьевой, в котором какой-нибудь незаконный сын влюблен в дочь богатейшего купца или графа и граф узнал все... «Граф ходил большими шагами по кабинету»... Да, граф ходил по кабинету и говорил, что я Варваре Владимировне «не пара», что я головой ниже ее по уму, по образованию, что у меня отец нищий, что я «бродяга» (буквально передаю), что как я смел иметь наглость, дерзость дать волю своему чувству... Ну, разговор кончился тем, что он подал мне руку: «До свидания! Все, что от меня зависит, сделаю для того, чтобы расстроить этот брак». Я вышел и ушел и уехал в Орел... Да, брат, тяжело переживать такие истории и такие минуты».

Варя поддалась уговорам родителей: она заявила Бунину, что до тех пор, пока он не обеспечит себе прочного места, их совместная жизнь невозможна. Им надо разъехаться, по крайней мере, на год, чтобы Иван обосновался, завоевал себе «положение». «Живу, как в тумане, – признавался Бунин брату. – Веришь ли, иногда я так ясно и твердо чувствую, что во мне зреет здорово и спокойно – мысль о самоубийстве».

Бунин мечется. Бросает Орел. Едет в Полтаву, устраивается помощником бухгалтера в сельскохозяйственное общество. Снова возвращается в «Орловский вестник». За тридцатирублевое жалованье служит в управлении Орловско-Витебской железной дороги. «Освоился с делом, работаю прекрасно и это я должен бросить. В Орле при таких обстоятельствах, то есть не видясь с нею, я жить не могу!!!» «Я живу, – пишет Бунин брату, – как во сне, как мертвый, я боюсь, всех боюсь и ничего не знаю! Пойми еще вот: я чувствую, поверь – я люблю ее не из самолюбия. Я лучше себя изгрызу всего, но бросить ее, чтобы она слилась с этим обществом, чтобы далеко-далеко в необъятном грустном тумане жизни вспомнить потом девушку, милую мою, чтобы затерялась она от меня»...

И снова метания, снова попытки устроиться, обосноваться в Смоленске, Харькове, Екатеринославе, Полтаве, Орле...

Варя приехала в Полтаву. Побыла несколько месяцев. Казалось, возвратилось счастье. Но все чаще возникало взаимное недовольство, обиды, недоверие, размолвки. Варя уезжает, Бунин опять в тревоге, в смятении. Из Полтавы 18 августа 1894 года пишет Варваре Владимировне в Елец: «Не помню, не помню ни одного твоего письма, которое разорвал бы спокойно, потому что знаю, знаю, знаю, что больно мне будет, что всю ту нежность, которой переполняет мне сердце разлука с тобой – истомит твое молчание, а потом оскорбит неправда! Ах, эта неправда! Вся душа моя встает на дыбы! И ни одно-то мое желание не исполнялось никогда... Так убивались все лучшие подробности моей любви – красота всякой любви, так убивалась моя веселость, и ее осталось уже немного – последние лирические письма дописываю».

Да, дописывались последние лирические строки бунинского романа. Кончился он катастрофой, надругательством над чувством Бунина. Варвара Владимировна вдруг «исчезла», перестала отвечать на письма, нельзя было дознаться, где она, что с ней. Нелепые слухи доходили до Бунина: Варенька вышла замуж за какого-то доктора... Бунин помчался в Елец. Знакомый парикмахер рассказал ему городские новости: «Госпожа Пащенко вышла замуж за молодого Бибикова». «Я помертвел буквально – это какая?» – спрашиваю. – «Да старшая, Варвара Владимировна; да вы, верно, и с господином Бибиковым знакомы, черный он такой, худой – Арсений Николаевич». Знаком ли он с Бибиковым? Друг, друг детства, юности, у него в усадьбе Бунин сказал Варе о своей любви... «Я, – рассказывал Бунин в письме брату, – насилу выбрался на улицу, потому что совсем зашумело в ушах и голова похолодела и почти бегом бегал часа три по Ельцу... Однако собрал все силы ума и на вокзал, потому что быть одному мне прямо было страшно... А потом ночью пер со станции в Огневку и, брат, никогда не забуду я этой ночи! Ах, ну к черту их – тут, очевидно, роль сыграли 200 десятин земельки. Венчались, говорят...» Это горькое письмо так и осталось недописанным.

О том, что передумал, перечувствовал Бунин после этой катастрофы, лучше всего говорит его восьмистишие:

 

Если б только можно было

Одного себя любить,

Если б прошлое забыть, –

Все, что ты уже забыла,

Не смущал бы, не страшил

Вечный сумрак вечной ночи;

Утомившиеся очи

Я бы с радостью закрыл!

 

В конце 1894 года Варвара Владимировна писала Бунину: «Что мне еще сказать тебе?.. Любовь, как и ты сам заметил в своем письме, уходила с каждым днем...

Уважение друг к другу у нас за эти два года не установилось и не выработалось.

Что же осталось между нами для обоюдного счастья?

На чем могли мы построить дальнейшую нашу жизнь? Ведь не могу же я допустить, чтобы ты без этих оснований, осмысливающих всякую честную семейную жизнь, желал ее. Не могу допустить, чтобы ты старался и создать каким-либо насильственным путем, а потому, думая, что ты сумеешь овладеть тяжелыми для тебя порывами, желаю тебе всего хорошего, что может быть хорошего в жизни каждого человека.

Вот все, что я могу объяснить тебе.

Я долго не принимаю серьезного решения, но никогда его не переменяю и думаю, что оно послужит к общему нашему благу. В. П.».

Бунин не однажды порывался писать Варе. Осыпал ее упреками, утверждал, что она никогда его не понимала, а теперь грубо оскорбила, спрашивал свою совесть, справедлив ли был сам. «В совести искал я долю обвиненья, горестное сердце вопрошал, довольно, – чисты мои мысли, чисты побуждения». Писал о своем страдании, презрении к ней, предсказывал возмездие... И снова находил удивительно нежные слова, обращенные к Варе. И опять говорил о ненависти, о забвении. «Будь здорова, будь счастлива, – в эту минуту желаю искренно. Завтра, бог даст, день сумеет опять заставить меня, если не ненавидеть тебя, то забыть». Однако письма эти не посылал. Они так и остались в черновиках, недописанные...

Долго не проходила печаль, не затихала боль. Она слышится во многих стихотворениях Бунина второй половины 90-х годов.

Прошли годы. По-прежнему самоотверженно преданный литературе, Бунин был уже знаменит, славен, но как и в далекую пору своей литературной юности не стремился к достатку, к оседлости, к сытому благополучию. Как пишет жена писателя Вера Николаевна Бунина-Муромцева, «к Арсению Николаевичу Бибикову у Ивана Алексеевича не было не только злобы, но и дурного чувства. Когда Бибиковы в 1909 году стали зимовать в Москве, то Иван Алексеевич встретился с ними дружески, несмотря на то, что вскоре после брака Бибиков написал Ивану Алексеевичу такое письмо, которое сам назвал «грубым и пошлым» и в котором сам искренне раскаивался, прося в следующем письме «забыть то, что можно забыть». Там же он писал: «Я протягиваю руку первый»...

Были Бибиковы у Буниных как раз в тот день, когда Иван Алексеевич получил известие об избрании его почетным академиком. Узнав об этом, Варвара Владимировна побледнела и тихо сказала Бунину: «Поздравляю».

Тяжко сложилась жизнь Бибиковых. Проданы были 200 десятин в Елецком уезде. Арсений Николаевич пробовал играть на сцене, служил страховым агентом, сотрудничал в журналах. Приходилось обращаться за помощью к Бунину. Иван Алексеевич помогал. Арсений вспоминал дружбу, столь нелепо прерванную, в день юбилея Бунина написал стихи, послал их с пучком травы, сорванной в Елецком уезде, на берегу реки Воргол.

Первого мая 1918 года рано утром Бибиков пришел к Бунину – ему первому он сообщил, что скончалась от туберкулеза Варвара Владимировна, не прожив и пятидесяти лет.

Долго в то утро с глазу на глаз говорили бывшие друзья. О чем? «Думаю, – пишет Вера Николаевна Бунина, – что рассказ «В ночном море» зародился и вырос из этого свидания». «В ночном море» – рассказ о встрече на пароходе двух людей, любивших одну женщину.

И вот она умерла...

«... – И где она теперь? Вот та, в этом прелестном небе?

 – Один аллах ведает, друг мой. Скорее всего, что нигде.

 – Вы думаете? Да, да... Скорее всего, что так...».

В парижском архиве Бунина найдена страница, написанная его рукой: «Арсений Николаевич Бибиков умер от чахотки в Москве... Так исчез из мира, в котором я еще живу, человек, отнявший у меня В. Что сталось с его Ворголом, где в ту далекую летнюю ночь мы встретили свою любовь? Вся Россия стала мужицкой – и кажется мне пустой, печальной – ни одной усадьбы! И то, что у нас с ним когда-то была другая Россия, что мы жили в ней и были друзьями первой молодости, – как теперь кажется счастливы – точно сон какой теперь... Коля мне писал, что перед смертью у него, страшно худого, высокого, была темная, пегая борода, восковое лицо».

Работая над романом «Жизнь Арсеньева», Бунин, проживший почти шесть десятилетий, обратился к воспоминаниям далекой молодости, к истории своей «первой, и такой жестокой, многолетней любви»... И на страницах романа возник очень земной и поэтичный образ Лики, в котором воскресла любовь молодого Бунина, сила, красота, страсть его чувства. Словно ожили орловские дни, восторги, увлечение поэзией...

Можно спорить об автобиографичности «Жизни Арсеньева», находить в ней несовпадения с фактами бунинской биографии, но неоспоримо, что это о Варе Пащенко вспомнил Бунин, когда, завершая роман, просто и мудро написал, что время бессильно убить подлинное чувство: «Недавно я видел ее во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице ее уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому, никогда».

 

Афонин, Л. Н. Юношеский роман Бунина // Рассказы литературоведа / Л. Н. Афонин. – Тула, 1979. – С. 156–166.

 

 

Библиографический список

 

1. Бабореко, А. К. Бунин : жизнеописание / А. К. Бабореко. – Изд. 2-е. – Москва : Молодая гвардия, 2009. – С. 36–49. – (Жизнь замечательных людей : серия биографий ; вып. 1403 (1203).

2. Ив. Бунин. Вернись на родину, душа… : к 125-летию со дня рождения : фотоальбом / автор и составитель текста И. Костомарова, ответственный редактор А. Олейникова. – Орел : ОГТРК, 1995. – С. 26–30.

3. Волкова, И. В. "Мы были друзьями первой молодости". (И. А. Бунин и А. Н. Бибиков). По материалам фондов ОГЛМТ / И. В. Волкова // Орловский текст российской словесности: творческое наследие И. А. Бунина : материалы Всероссийской научной конференции (28–29 сентября 2010 года) / Орловский объединенный государственный музей И. С. Тургенева ; Орловский государственный университет. – Орел, 2010. – Вып. 2. – С. 94–99.

4. Костомарова, И. А. Иван Бунин – Нобелевский лауреат : к 135-летию со дня рождения : в помощь учителю / И. А. Костомарова. – Орел : [ОРЛИК : Издатель Александр Воробьев], 2005. – С. 22–32. – (Библиотека серии историко-культурного наследия Орловского края ; вып. 24).

5. Обоймина, Е. Н. Тайны темных аллей / Е. Обоймина, О. Татькова // Русские жены / Е. Н. Обоймина, О. В. Татькова. – Москва : АСТ-Пресс, 2010. – С. 196–210.

***

6. Елисеев, В. "Чувствовал её своей..." / В. Елисеев // Хроники краеведа. – 2010. – N 2. – С. 120–125.

7. Киреев, Р. Бунин : «Мы в последний раз обнялись» / Р. Киреев // Огонек. – 1994. – № 6–7. – С. 17–19.

8. Новикова, А. Любовь и радость бытия / А. Новикова // Орловский вестник. – 2007. – 4 июля. – С. 21.